Вторая кожа - Страница 87

— Если говорить точнее, там, внизу, ты чувствовала ее воплощение во мне.

— Только посмотрите на ее лицо! Оно все сияет...

— Божественным одухотворением.

— Да, именно так. Но ведь она, похоже, была воительницей.

— Дона ди Пьяве была монахиней, — тихо отозвалась Бернис. — И в то же время она была борцом, защитником людей. Так иногда бывает в этом мире, полном зла и ненависти.

Бернис жестом указала девочке на пару кресел, освещенных магическим светом мозаики.

— Давай присядем, дитя мое. Мне нужно многое тебе сказать, прежде чем ты примешь окончательное решение.

— Какое решение?

— Джеки, ты не такая, как все. Ты одна из избранных Богом. Именно поэтому твоя мать привезла тебя сюда.

Настоятельница расплылась в добрейшей улыбке, но девочку это не обмануло — за маской доброты она отчетливо видела женщину-воина.

— В нашем мире слабому полу всегда отводилась роль матерей или шлюх, — продолжала Бернис. — Женщин никогда не воспринимали всерьез, всеми делами заправляли мужчины. — Она сделала паузу, подождав, пока Джеки поудобнее устроится в своем кресле. — Известно ли тебе что-нибудь о Гёте, немецком философе?

— Я слышала о нем, но никогда не читала его книг, — призналась девочка.

— Если ты когда-нибудь решишь остаться с нами, в монастыре, тебе придется прочитать все его труды. Он писал, например, что лишь у немногих мужчин хватает воображения для реальной жизни.

Бернис встала со своего кресла, подошла к картине и потянула левый край рамы на себя. За портретом Доны ди Пьяве скрывалась нища, вырубленная в каменной стене. В ней покоился какой-то длинный узкий предмет, завернутый в алый бархат, обшитый золотом. На бархате были вышиты какие-то латинские слова, смысла которых Джеки не поняла. Настоятельница взяла и сняла с него алый бархат: в ее руке сверкнул меч. Он был выкован за многие века до того, как была изобретена нержавеющая сталь, однако на его металлической поверхности не имелось ни одного изъяна.

— Это меч Доны ди Пьяве, — сказала Бернис.

Словно некая магическая сила подняла Джеки с кресла, она протянула руку к оружию, и в этот момент настоятельница покачнулась и выронила меч. Он упал лезвием вниз, оставив глубокий порез на правой руке девочки. Она, как ни странно, не закричала, не отшатнулась, словно не почувствовала никакой боли, и только смотрела на тоненькую струйку крови, стекавшую с ее руки. Бернис поспешно вышла из комнаты и вскоре вернулась со стерильным бинтом и аптечкой первой помощи.

— Мне совсем не больно, — сказала Джеки.

Девочка чувствовала себя в каком-то странном, приподнятом состоянии, а настоятельница, обрабатывая и перевязывая ей рану, подумала: «Хвала Богу! Это она!»

— И что же, епископ одобряет ваше толкование Гёте?

— Сейчас 1945 год, — ответила Бернис Камилле Гольдони. — Мой архиепископ слишком занят войной, ему некогда думать о том, что писал Гёте, и о том, как я отношусь к его философии.

Камилла, тетка Маргариты по мужу, была женщиной крепкого телосложения, с полной талией, массивными руками и плечами. Ее нельзя было назвать хорошенькой, но она была по-своему привлекательна. Грубоватая внешность Камиллы вполне соответствовала ее мужской решительности и целеустремленности. Она обладала также чрезвычайно доброй душой.

Повидаться с Бернис она пришла после того, как у ее мужа, Марко Гольдони, старшего брата Энрико, случился удар. Это было очень неожиданно для мужчины сорока лет. К счастью, в этот момент в доме находилась его жена. Она тут же отвезла мужа в больницу и, пользуясь тем, что в воскресный день другие члены семьи отсутствовали и не видели, что приключилось с Марко, хорошо заплатила врачу и двум медсестрам за молчание. Телохранителям Марко, сопровождавшим их в больницу, Камилла сказала, что у их босса просто острое пищевое отравление.

— Я знала, что семья окажется в тяжелой ситуации, если всем станет известно о том, что у мужа был удар, — продолжала женщина. — Энрико сейчас в Венеции, да и вообще генератором идей и мозгом всего дела был Марко.

Глаза Камиллы были сухи, все слезы она выплакала у постели тяжело больного мужа. Она сидела, выпрямив спину, стараясь держать себя в руках.

— Хотя, откровенно говоря, я толком и не знаю, чем он занимается. Марко никогда не посвящал меня в свои дела.

Камилла рассказала уже немало, но все еще не объяснила истинную причину своего визита в монастырь. Несомненно, она искала утешения у матери-настоятельницы, но было еще что-то, что привело ее сюда, Бернис в этом не сомневалась.

— Понимаете, дорогая, мне крайне необходим человек, которому я могла бы полностью доверять, к которому могла бы обратиться в трудную минуту. Марко раз в месяц устраивал в нашем доме обед, куда приглашались главы семей, и каждую неделю встречался со своими подчиненными. Но я не знаю, к кому из этих людей я могу сейчас обратиться. Кто из них сохранит верность хозяину, когда узнает, что с ним случилось, а кто предаст семью в это тяжелое время?

— Дорогая, похоже, у этой проблемы нет решения, — мягко сказала Бернис.

— Да, и я пришла сюда в поисках такого человека, которому я могла бы полностью довериться.

Бернис ощутила сильный толчок в сердце: неужели настала та минута, которую она так долго ждала? Настоятельница глубоко вздохнула и произнесла:

— Я вся — внимание.

— Марко всегда был чрезвычайно щедрым по отношению к вашему монастырю, — продолжала Камилла, — и мы оба были глубоко обрадованы и благодарны вам, когда узнали о вашем согласии принять нашу дочь. Врачи сказали, что ей не выжить в миру, и мы просто не могли постоянно держать ее в клинике, это было бы слишком жестоко. — Тут женщина не выдержала и разрыдалась, прижимая к глазам вышитый носовой платок. — Мы никогда не забудем вашу доброту, Бернис...